Глинка, Александр Сергеевич - талантливый критик; пишет под псевдонимом Волжский. Родился в Симбирске около 1880 г. Выдержав экстерном экзамен на аттестат зрелости, поступил на юридический факультет Московского университета. За участие в уличных студенческих беспорядках 1901 г. и по обвинению в издании нелегального органа ""Студенческая Жизнь"" сидел некоторое время в одиночном заключении, а затем был выслан на родину. Студентом 1-го курса напечатал ""О ценности"" в ""Научном Обозрении"" (1900, № 5. В 1902 г. издал (СПб.) ""Два очерка об Успенском и Достоевском"", в 1903 г. (СПб.) - ""Очерки о Чехове"", в 1907 г. (СПб.) ""Гаршин как религиозный тип"", в 1907 г. (СПб.) ""Ф.М. Достоевский. Жизнь и проповедь"". Получил от Н.К. Михайловского предложение принять участие в ""Русском Богатстве"", во многом не сошелся с редакцией и поместил в этом журнале только статью ""Г.И. Успенский о заболевании личности русского человека"" и несколько рецензий. В ""Мире Божьем"" поместил статьи о Короленке (1903, № 7) и Достоевском (1905, № 6 - 8), в ""Вопросах философии и психологии"" (кн. 64) - ""Торжествующий аморализм"", в ""Русских Ведомостях"" (1903) - ""Человек в философской системе Владимира Соловьева"". Когда окончился срок ссылки, Глинка некоторое время жил в Самаре и сотрудничал в ""Самарской Газете"", позднее в ""Самарском Курьере"". В 1903 г. был приглашен вести критический отдел в ""Журнале для всех"", где поместил ряд обративших на себя большое внимание статей о Горьком (1904, № 1 и 2), Леониде Андрееве (1904, № 7), Метерлинке (1904, № 9), неоидеализме (1903, № 12), марксизме (1904, № 4) и др. Ярко выраженный уклон в сторону мистики был причиной того, что Глинке пришлось оставить журнал, распространенный в среде, которая с величайшей подозрительностью относится о всякой мистике, боясь ее родства с клерикализмом. Он принял участие в преобразованном ""Новом Пути"", а с 1905 г. состоял деятельным сотрудником ""Вопросов Жизни"", где, между прочим, поместил обширную статью: ""Мистический пантеизм В.В. Розанова"" (№ 1 - 3). Часть написанного Глинкой собрана им в книге ""Из мира литературных исканий"" (СПб., 1906). Заглавие этого сборника очень верно определяет основную черту духовного облика Волжского. Он - искатель истины в лучшем смысле слова. Ему чужда робость людей, желающих прежде всего успокоения на лоне какого-нибудь определенного миросозерцания; мысль его всегда тревожна. ""Критиком"" Волжского можно назвать только с формальной точки зрения, потому что он пишет по поводу литературных явлений; чисто литературная сторона этих явлений его совершенно не интересует. В книжке о Чехове он так прямо и заявляет, что цель его - ""рассмотреть идейное содержание литературной работы Чехова под одним строго определенным углом зрения"". Разбирая творчество Горького, он тоже прямо отказывается от разбора художественных особенностей его. Властитель дум Волжского - Достоевский - занимает его исключительно со стороны постановки религиозно-нравственной проблемы. В своих исканиях Волжский пережил два основных фазиса, осложненных, однако, тем, что ни с одним из пережитых настроений он не сливался всецело. В первом фазисе молодые порывы все ""искали самого настоящего, где все станет понятно и поймешь самое важное, что делать теперь же, куда себя девать, как использовать рвущиеся на живое и ответственное дело молодые, задорные силы"". Мучил трагизм человеческого существования, более всего - ""унижение человеческое"", манила ""греза о конечной гармонии всечеловеческого успокоения, всеобщего спасения от зла"", хотелось ""жить и работать для этого, всего себя отдать, и скорее, скорее..."" Но как? Ответ давали Чернышевский , Добролюбов , Писарев , Миртов и, особенно, Михайловский. Это решающее значение Михайловского в ""духовной родословной"" молодого писателя ""было превзойдено новым углубленным чтением и изучением Достоевского"". Промежуточным звеном было увлечение Кантом и неокантианством, от ""Критики чистого разума"" к ""Критике практического разума"", от гносеологии к религии и религиозной метафизике. ""В Достоевском и в том, что за ним и около него, я пережил свой собственный личный кризис рационализма и сознательно и свободно пошел к подлинной религии, не чураясь метафизики и не боясь мистики. Достоевский влек меня, конечно, не в социально-политических моментах своего творчества, а в религиозно-философских озарениях. Осложнение старой идеологии новыми напластованиями шло у меня медленно, с вечной боязнью оступиться, с раздумьем и оглядыванием назад, в страхе переступить дорогое старое новым нужным. Это не страх свистков и усмешечек, которыми преследуется в нашей прогрессивной литературе все уклоняющееся из-под общепризнанного шаблона, а боязнь самого себя, желание не обрывать без нужды традиционной преемственной связи, потребности быть в связи с прошлым, с умершим, своего рода культ отцов, предков. Нарастающая сложность религиозно-философских увлечений всегда была для меня требованием живой совести, как интеллектуальной, так и этической, дальнейшим обоснованием и укреплением того живого делания, к которому звали все впечатления с самого раннего детства"". Как ни искренни и глубоки порывы Глинки к мистике, они не идут на пользу его изящного и тонкого таланта. Как писатель-мистик, он не представляет интереса, потому что в этой области мало самостоятелен и слишком доверчив. К Достоевскому он, например, относится с совершенно слепым обожанием, не желая замечать его точек соприкосновения с византинизмом и грубым шовинизмом. Еще печальнее увлечение патологической эротикой Розанова . Совершенно не соответствует также тревожности исканий Волжского его стремление к осевшим формам религиозной мысли. Лучшая сторона его ""живого делания"" там, где он в рассудочность русской радикальной программы вносит мечтательность мистических порываний, выводя обязанности мыслящего человека из тоски по идеалу, из потребности жертвы, из любви к Богу как началу справедливости. Соединение мистики и метафизики с непреклонной преданностью русской социально-политической радикальной программе делает Глинку одним из наиболее видных представителей того ""неоидеализма"", который создан в последние годы С. Булгаковым , Н. Бердяевым , профессором Новгородцевым, П.Б. Струве и др. С. Венгеров.